Людмила Сорокина: “Чем больше отдаешь, тем больше получаешь!”

В свои почти 60 лет она выглядит на 40. Когда ее ровесницы жалуются на боль в суставах, она буквально взлетает на пятый этаж. У нее давление и уровень гемоглобина, как у космонавта. Она не знает, что такое острые и хронические заболевания, с легкостью переносит физические и эмоциональные нагрузки.  


В поликлинике она появляется раз в год, лишь для того, чтобы пройти необходимую медкомиссию. Зато регулярно посещает станцию переливания крови.  


В гостях у супердонора Людмилы Николаевны Сорокиной, которая более сорока лет постоянно жертвует свою кровь больным людям, побывал наш специальный корреспондент. 


                                                      “Характер — это судьба” 

— Я всю жизнь живу по принципу: чем больше отдаешь, тем больше получаешь! — говорит моя собеседница. — Так же и с кровью: пожертвуешь ее для больного — и тебе прибавится здоровья, обновится организм.  



Только после моей настойчивой просьбы хозяйка достает из шкафа дюжину значков и почетных знаков. На каждом из них изображена капля крови. Для больных она может стать каплей жизни, надеждой на спасение и выздоровление.  


— Донорство — это моя добрая воля. Когда меня порой спрашивают знакомые: “Зачем тебе это надо?” — мне очень хочется отвести каждого из них в донорский зал, чтобы они увидели благодарность больных гемофилией детей, их поделки и открытки. Я пенсионерка, но продолжаю сдавать компоненты крови. Медсестры в шутку зовут меня “наркоманкой”. Посмотрите на мои вены...  


Сгибы рук у Людмилы Николаевны все испещрены бугорками.  


Такие же “благородные отметины” и у многих ее новых друзей. Например, 39-летняя Зоя Шубина сдает кровь на тромбоциты раз в месяц. У нее четверо своих детей, но она находит время.  


Одинокий мужчина Григорий, став донором, признается: “У меня появился стимул жить и следить за здоровьем. Так хочется быть полезным людям”.  


Сама же хозяйка стала донором уже в 18 лет.  


— Я с детства отличалась отменным здоровьем, — рассказывает Людмила Николаевна. — Родилась в Сибири — в шахтерском городке Ленинск–Кузнецке. Школьницей все время ходила на лыжах, играла в волейбол. А в 16 лет решила начать самостоятельную жизнь. Подружки узнали, что в райкоме комсомола среди молодежи объявили призыв стать строителями и ткачихами. Я немедленно откликнулась, тем более что у меня никак не складывались отношения с отчимом.  


Знойным июльским днем 67-го года Люда с одним фибровым чемоданчиком села в поезд, идущий на Москву. Неизвестность ее не пугала. Всю дорогу с землячками они пели песни под гитару. В столице одних девчонок направили на ткацкий комбинат в Павловский Посад, а Людмиле с одноклассницами дали направление в подмосковный поселок Лосино-Петровский.  


— Приехали на разъезд в Монино, сразу увидели корпуса текстильной фабрики. Заканчивалась первая смена, нам навстречу из ворот высыпала пестрая бабья толпа. Один затесавшийся колченогий дядька выдохнул нам прямо в лицо: “Брагу сливай, не доквашивай; девку отдай, не доращивай!”  


Но сибирячки в обиду себя не давали. Днем учились в ФЗО, вечером бежали на подработку. Комендант общежития, глядя на крепко сбитую, хозяйственную Людмилу, говорила: “Характер — это судьба”.  


— Приходилось вертеться. Стипендия была 50 рублей, не разгуляешься. После окончания школы фабрично-заводского обучения стали работать на ткацких станках с барабанами. Нас, неопытных, ставили в основном на производство ткани для школьной формы. А жаккардовые выпускали уже опытные работницы.  


Однажды после окончания первой смены мастер предложил 18–летней Людмиле: “Не хочешь сдать кровь? Там обед дают с шоколадкой”.  


— Конечно, я пошла! Сначала — из–за двух отгулов, которые полагались за эту процедуру. Я скучала по маме и двум младшим сестренкам и очень хотела их навестить. Поездом домой в один конец надо было ехать трое суток, столько же — обратно. Отгулы к праздникам были совсем не лишними.  


Медсестра, перетянув резиновым жгутом руку, заметила: “Девушка, какие у вас хорошие вены!” Пока Людмила лежала с иголкой в вене, рядом медики нашатырем приводили в чувство молодого парня, что упал в обморок при виде крови.  


— Я никакого страха не испытывала. При первой же сдаче крови убедилась, что психика у женщин гораздо устойчивей, чем у мужчин. Из кабинета вышла окрыленная, меня распирала гордость. Так хотелось, чтобы моя кровь спасла кому–то жизнь или помогла справиться с болезнью...  


В столовой молодой ткачихе выдали шикарный по тем временам обед: большую тарелку борща, курицу с рисом, виноградный сок, бокал кагора и шоколадку “Аленка”.  


— Никакого упадка сил и головокружения у меня не было. На руке не оставалось ни гематом, ни кровоподтеков. С тех пор я стала регулярно сдавать кровь. Медсестры, помню, удивлялись: “Все бледные. А у этой румянец во все щеки!” Домой приехала, вывалила на стол гостинцы, мама ахнула: “Королева!” Жили мои домашние скромно, мать на завтрак терла редьку да резала хлеб. Я на нее смотрела и плакала от жалости.  


Хоть дома было и хорошо, но жизни другой, чем в пригороде столицы, я себе уже не представляла. 


                                               “У вас хороший титр” 

Свою вторую половинку Люда встретила, где не ждала не гадала.  


— Однажды с другом поехали навестить в Москву его приятеля. Зашли в общежитие ЗИЛа, поднялись на второй этаж, а на пороге комнаты я встала как вкопанная… Настолько меня поразил парень, который нас встретил. И не скажешь, что красавец, и не богатырского сложения, а с каким–то свечением изнутри. Он протянул руку, сказал: “Виталий”. Мы обменялись рукопожатием, и меня словно током дернуло. В тот момент я поняла: “Это мой человек. Я его ждала всю жизнь”.  


Выяснилось, что Виталий был родом с Вологодчины. Чтобы чаще видеться с понравившимся пареньком, Люда решила перебраться в Москву. В ноябре 72–го она устроилась работать на АЗЛК.



 Место в общежитии в Орехове–Борисове дали с одним условием: если девушка пойдет работать в прессовый цех, который на заводе иначе как мясорубкой не называли.  


— Пришла — грохот стоит жутчайший! Пресс громадный — в три этажа, при работе его стотонная верхушка покачивается. Жуть! Смотрела в оба, потому что знала, что немало на этом прессе покалечилось штамповщиков. Чувствовала себя роботом. К концу смены так уставала, что не один раз просыпала свою станцию метро. Но втянулась и проработала на этом участке 9 лет. Потом перевелась на “заливку”: из полиуретана мы делали штурвалы и подголовники. Цех считался опять же вредным производством. Больше десяти лет там трудиться возбранялось, но я оттрубила 20! Потому что привыкла жить по принципу: “Надо — значит надо”.  


Когда на АЗЛК проходили дни донора и на завод со станции переливания крови приезжала специальная бригада врачей и медсестер, Людмила в первых рядах отправлялась безвозмездно сдавать кровь. Первый раз медики, заполняя карту, пытались ей объяснить, как будет проходить процедура. Люда скромно замечала: “Я буду сдавать кровь уже в шестнадцатый раз”.  


— Проблем никогда не было, мне с первого же раза попадали в вену. Я предоставляла в бухгалтерию выданную медиками справку, мне давали два дня отпуска, который оплачивался по среднесдельной зарплате.  


Все свое свободное время Людмила посвящала детям. За годы работы на заводе семья Сорокиных приросла двумя сыновьями — Сергеем, Романом и дочкой Галей.  


— Жизнь была стабильная, мы рожали, зная, что получим место сначала в яслях, потом в садике. На АЗЛК давали бесплатные путевки в пионерские лагеря и санатории. Никто не мог предположить, что впереди нас ждут тяжелые времена.  


А тогда, в 81–м, Людмиле вручили знак “Почетный донор”. А еще через пять лет вызвали в Институт гематологии Российской академии медицинских наук, что располагался на улице 8 Марта, и предложили стать постоянным донором.  


— Помню, мне сказали: “У вас хороший титр”. То есть достаточное количество антител в крови к определенному вирусу. Четырнадцать лет, вплоть до 1995 года, я ходила в институт сдавать кровь по строгому графику. Соблюдала все правила: вечером накануне ответственной процедуры не ела ничего жирного, жареного, острого, копченого. Исключала из рациона все молочные продукты, а также масло и яйца. И старалась больше пить жидкости.  


Когда на улице Людмила видела плакаты с призывом сдавать кровь, все время удивлялась, почему у нас так мало доноров. Сама она считала: “Если ты здоров — у тебя должна быть потребность помочь больному”. 


                                            “Смотрите, кто пришел!” 

Когда Людмиле исполнилось 45 лет, в Институте гематологии, где она сдала кровь 72 раза, ее решили списать на “донорскую пенсию”.  



— Но я была полна сил, чувствовала себя прекрасно. Желая помочь больным людям, пошла на станцию переливания крови Департамента здравоохранения Москвы, что на Беговой. И меня приняли там с распростертыми объятиями. Я стала донором плазмы, а потом и тромбоцитов. Последнего вида крови обычно не хватает больше всего.  


— С моими венами меня не сложно было подключать к аппарату. Особенно запомнилось, как однажды лежала два часа, сдавала тромбоциты, там все очень сложно — должно пройти шесть циклов. А на ближайшей площадке стоял вертолет, ждал мои компоненты крови, которые нужно было срочно отправить ожоговому больному...  


В тяжелые перестроечные годы сдача крови здорово выручала семью Сорокиных. Когда до аванса не оставалось денег, донорские 25 рублей были очень и очень кстати.  


На станции Людмила познакомилась с пенсионеркой Надеждой Агеевой, которая также считается элитным донором. Подруги стали в одно и то же время приходить на сдачу компонентов крови.  


— Нас на станции стали воспринимать, как сестер. Если я прихожу одна, меня тот час спрашивают: “А где же Надя?” Вместе за компанию мы с Надеждой проходим каждый год обязательную медкомиссию.



 Думаете, почему мужики не хотят быть постоянными донорами? Потому что у них не хватает терпения в поликлинике обходить врачей. Возле каждого кабинета — толпа больных. Доноры имеют право проходить без очереди. Но попробуй сунься — тебя так облают, мало не покажется. А раньше ведь еще приходилось брать справку в СЭС, что ты не контактировал с инфекционными больными. Вот если бы при станции переливания крови были свои медкомиссии, постоянных доноров было бы на порядок больше.  


Мужа Людмила тоже в свое время сагитировала сдавать кровь. Виталий стал почетным донором, но потом у него начались проблемы с печенью, и по результатам анализов ему запретили сдавать кровь. 
А вот из дочки Гали донора не получилось. Девушке сказали: “У вас плохие вены, больше не приходите”.  


Зато Людмилу Сорокину на станции переливания крови встречают как родного человека.  


— Я плазму сдаю за год семнадцать раз. За каждую порцию в 600 граммов получаю 3100 рублей. После этого цикла требуется перерыв в 3—4 месяца. Как только являюсь на станцию после отпуска, мне говорят и в приемной, и в донорском зале: “Ой, смотрите, кто пришел!..”  


Постоянных доноров, а особенно тех, кто отмечен памятным знаком трижды, а то и пять раз, на СПК холят и лелеют.  


Мы попробовали подсчитать с Людмилой Сорокиной, сколько за сорок с лишним лет она сдала крови и ее компонентов. И вот что у нас получилось. На ткацкой фабрике она безвозмездно жертвовала по 200 граммов крови 15 раз. На АЗЛК в Дни донора сдала по 400 граммов 40 раз, в Институте гематологии — по 400 граммов — 72 раза. На станции переливания крови — по 600 граммов плазмы — 210 раз! Итого около 48 литров крови и 126 литров плазмы. И это не считая тромбоцитов!  


А теперь представьте: сколько больных гемофилией и анемией, пострадавших от ожогов и травм, перенесших сложные операции и тяжелые роды, могли бы сказать Людмиле Николаевне спасибо...

Материал: Светлана Самоделова

http://www.mk.ru/